- А что в аптеке можно было купить, какую удивительную, невероятную вкуснятину! Всего за несколько копеек, а удовольствия, удовольствия сколько!
- Гематоген? - рискнул предположить кто-то из зрителей.
- Гематоген... да, ёлы-палы, и это ведь - было! Да! Но я вообще-то хотел сказать про другое. У нас малина продавалась сухая - пачками... Купить один такой ломоть и потом вгрызться - ох, неописуемо! Но гематоген - это тоже... Да...
Стало грустно. Я живо представила себе, как лет через - скажем - пятьдесят соберутся в такой же вот точно кружок люди, которых сейчас я назвала бы сверстниками, и начнут вспоминать: "Точно! Дивиди! И сиди, ёлы-палы, сиди были! Ещё до дивидюков. Смешные такие. Семьсот мегабайт вмещали. Что ты смеёшься, Леночка? Ведь дедушка не обманывает. Были. Сейчас их, конечно, почти нигде не найти уже. Может, вас в школе в музей информатики поведут, там они есть, посмотришь...".
В очередной раз спросили про моё отношение к Н., и я долго подбирала какие-то ненужные, неправдивые слова, пока не сбилась. Не знаю, как высказать; так просто, казалось бы - не люблю, когда люди задерживаются возле меня надолго, или, во всяком случае, дольше, чем я сама того хочу.
Мне нравится вспоминать о первых месяцах нашего знакомства. Я довольно хорошо помню день, когда я впервые увидела её: было пасмурно и тяжело, и её голубая туутикковская курточка показалась такой странно, такой неуместно яркой, а сама она была такая маленькая, такая трогательная.
Почему-то больше всего застрявших в памяти моментов из того времени связаны у меня с закатом, с вечерним солнцем. Помню: пыльный асфальт, Н. тащит в руках свои роликовые коньки - мы шли от Спортивной к Петроградской, тогда я ещё не знала, что впоследствии мне придётся изучить эту дорогу как собственные пять пальцев. Или: когда всю нашу большую компанию чуть не забрали в милицию за купание в фонтане, и вот мы все бредём неведомо куда, завёрнутые в сооружённую на скорую руку - зато сухую - одежду (у одной вместо юбки на бёдрах наверчена куртка, у другого плащ на голое тело, сущий хоррор), - и ищем Макдак, чтобы погреться и пожрать. Вот ещё какой-то обрывок: та же дорога и точно такой же ранний, солнечный вечер, и мы идём вдвоём, и она плачет, говорит, что ревнует ко мне Р., - и я знаю, что нужно что-то сказать, но не знаю что, потому что мне ничуть не жаль её, мне смешно - и немного завидно, я всегда чуточку завидую людям, которые умеют чувствовать так много, так живо...
Порой мне кажется, что единственное, что вызывает у меня что-то похожее на человеческие чувства - время, его поток; события, которые через призму времени кажутся милыми и особенными.
Иногда кажется ещё, что меня тянут в разные стороны два совсем чужих и, возможно, ненавидящих друг друга человека. Первый... о первом как нельзя более хорошо сказал Достоевский в своих "Белых ночах", и я, пожалуй, не буду пытаться его переплюнуть; скажу только, что это неприятный человек и что это нищий человек, у него совсем ничего нет, кроме самого себя, и что человек этот доволен - потому что не знает, не умеет представить себе какое-то иное существование.
Второй живёт отчаянно, судорожно, живёт, возможно, именно потому, что боится жизни: боится в один день обернуться назад и ничего там не найти.
Напиться до бесчувствия? Накуриться до розовых слоников? Автостопом в Антарктиду? Да, конечно. С охоткой. С превеликим удовольствием.
Каждый раз, когда я спрашиваю мать о её молодости, она пожимает плечами и говорит: "Не знаю... У меня не было времени. Я всё училась, училась...".
Вот что нехорошо: первый человечек - он настоящий, а второй - всего-навсего страх. Страх-страх-страх.