Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

...Есть надрывный, бесслёзный плач, когда рот искривляется, распахивается, словно рыбий, - и закрывается, так и не произведя ни звука, потому что нет ни в одном языке мира слов, способных передать простое человеческое горе. Разевается и захлопывается молча - хватает воздух.

Есть ещё сухой, похожий на смех или кашель, от него сводит горло.

Бсконечно долго можно размышлять над тем, в котором из них больше жалости к себе и в каком - ужаса перед жизнью. По большому счёту, одна и та же чушь, но, как всегда, всё дело в нюансах.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

читать дальше...Я не пишу и ты не пишешь. Я молчу, ты молчишь, мы молчим (склонения, спряжения). Может быть, у тебя тоже - жизнь. Только не это, папочкамойМелькор, только не это; один из нас обязательно должен лететь, даже если другой вдруг забуксовал (особенно! если другой вдруг забуксовал). Лети, пожалуйста, раз уж у меня снова не ладится, будь как лист на ветру, дорогой мой...

Дорогой мой римский друг.

В этот раз я буду просто говорить и говорить, и я даже не имею ничего против того, чтобы ты поморщился и кликнул на крестик не читая. И если ты этого не сделаешь - сам виноват, вот так...

Если бы ты знал, о скольком хочется рассказать - но я не знаю, с чего начать и стоит ли вообще начинать (вот именно так вот всё банально, да). За то время, пока чужие ф-ленты были свободны от моего спама, я успела дважды уехать и дважды вернуться в город; честно говоря, я мечтаю единственно о том, чтобы уехать снова, потому что здесь, в этой квартире -- всё, всё, я почти что вижу, как ты страдальчески морщишься, я не буду жаловаться, тем более что ты уже слышал всё это и не раз.

А в городе такая жара, это не жалоба даже, это одна из причин, которые заставили уехать в тот, первый раз; тридцать градусов в одиннадцать часов вечера (неужели у вас так же?). Я плохо переношу холод из-за дистонии, но это сейчас кажется мелочью, а вот жара - на голову как будто опускают тяжёлый домкрат - всё липкое, душное и весит раз в пять больше, чем положено.

Поэтому я уезжаю из города.

А потом возвращаюсь обратно.

Туда-сюда. От одной жизни к другой, два часа на электричке на дорогу.

Там - другой город, маленький город, ненастоящий совершенно город, - город, принадлежащий к совершенно другой реальности (наши с тобою метафизические представления одинаково причудливы, так что, я думаю, ты поймёшь, что это не фигура речи). И этот город совсем не похож на Город (разве что тем, что и там и там - море?). Если он и похож на что-то, то разве что на один из мелких провинциальных городков Крапивина, тех самых, которые - грани Великого Кристалла. Там детишки воздушных змеев пускают. И летающие тарелки. Ну, тарелки-то ладно, их, может, ещё и на наших пляжах где-то можно увидеть, но вот змеи...

Думаешь, у меня всё хорошо, да?

...Да. Наверное.

Одна-единственная маленькая загвоздка: в другой реальности и я сама - другая. Так всегда бывает, ты же знаешь, обычно в этом нет ничего плохого. Но в этот раз что-то пугает меня; если пытаться формулировать словами, то получится, что та-я-которая-там слишком уж тяжеловесна для меня - понимаешь? Почти что реальна (само слово нереальное, бессмысленное...). И сны, которые снятся в этом городе, так тяжелы, практически неотличимы от яви, - никогда не думала, что такое возможно, а вот, оказывается...

Так называемая реальная жизнь не для нас с тобой, и слава богу. Казалось, я так давно, так хорошо всё это знаю, но тут как-то так случилось, что (плюх) не удержалась и снова вступила в -- ну да, в него самое. Чувствую себя последней идиоткой и персонажем бульварного романа. Буээ. А ты так далеко и так высоко, ты так бел, тебя не пачкает вся эта грязь, - или ты просто никогда не говоришь об этом...

Но не бывает минуса без плюса; в этой самой реальной жизни появился - послушай! - человек, который мог бы быть моим старшим братом. Он такой хороший, так добр ко мне. Он вытирает мне сопли и целует в лобик - и то, и другое в самом наибуквальнейшем смысле, о ужас. Я ничегошеньки о нём не знаю, так же, как он ничего не знает обо мне, но между нами есть какая-то ниточка (сам знаешь, как это бывает), и не приходится натужно придумывать темы для разговора; они, разговоры, происходят сами собой и навевают мысли о прогрессирующей шизофрении, но шизофрения - далеко не самое страшное из того, что может произойти с человеком, ты знаешь...

Мне бы ещё понять, что из этого всего плюс, а что минус.



Запомнилось: вечер; я одна в комнате; закат розовый и тягучий, как вишнёвый сироп, дверь на балкон распахнута, на улице холодно, безветрено и тихо - так тихо, господи, так не бывает, и мерещится вдали какой-то то ли звон, то ли пение на грани неслышимого. Что-то выше нас, что-то выше нас проплывает и гаснет, только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.

И показалось вдруг - всё просто как дважды два, и мир один, и жизнь одна, и я - одна.

Так хорошо стало, что до слёз. И так страшно, ты не представляешь, как же страшно...



Эти письма будто рука, протянутая к нашему с тобою Городу, к нашему с тобою Западу, ко всем нашим иным, никогда-не-бывшим мирам. Сейчас я уповаю на них, как на спасательный круг.

Мы приезжаем в Выборг ранним утром. Долго ищем забегаловку, в которой кормят. Наконец открывается (на вывеске написано - в семь, на самом деле - позже) крохотный вокзальный магазинчик; продавщицы смотрят на меня с необыкновенной нежностью, и я, вспомнив, что хозяева машины, которую мы стопили, глядели на нас с тем же самым выражением, поневоле задумываюсь над производимым мною впечатлением. Те приняли нас за хиппи. Продавщицы долго выбирают самую вкусную лапшу, сами заботливо раскрывают все прилагающиеся пакетики, сами заливают кипятком. "Кушай, это вкусно. У нас есть вилочка...", - "Тут в коробке есть вилочка". Трогательный подросточек-хиппи в рваных джинсах с марихуаной, думаю я. Буээ. На самом деле я, разумеется, уже - счастлива, уже - поняла, как скучала по всему этому, по открытым окнам в электричках, по этой грешной лапше во встретившихся на пути городах. По дороге.

"Четыре километра от города", - говорит Т. по телефону. Мы идём, идём, идём. Я часто хожу пешком и знаю, что четыре километра, пускай даже и по шпалам, и в неудобных ботинках с каблуками, это немного меньше. Искомой развилки нет. "Давай напишем смс-ку..." - "Что писать?" - "Пиши: мы прошли через горы...".

"Горы" будут и потом, только я пока об этом не знаю; буду болтаться над морем (пятьдесят метров отвесной скалы и внизу камни) и мечтать дотянуться если не до воткнуого альпинистами штырька, то хотя бы во-он до того кустика... "Ну вашу мать, ведь сейчас ёбнусь - и всё; надо позвать кого-нибудь, посмеются, конечно, зато руку дадут... И какого я сюда, спрашивается, полезла? Кустик-кустик, родной, ну же - ап!..", и - это ещё позже, у костра - истории о том, как кто-то не рассчитал и таки ёбнулся (другого слова как-то не подбирается), и снимали его потом с вертолётом...

Но это всё - потом.

Т. нас встречает (на его шляпе два молоденьких сосновых побега). Конечный пункт долгого пути по шпалам - место совершенно миядзаковское, будто бы одолженное у "Унесённых призраками". Крошечный полустанок с указателем направлений и подвесным деревянным фонарём, а за полустанком - мост, а внизу и вокруг - ух что такое. "Это что... залив?" - "Канал. И он, кстати, принадлежит Финляндии. Видите табличку "Запретная зона"? Сейчас мы зайдём в запретную зону..." - "А давайте пересечём финскую границу!" - "Не стоит. Вон видишь будочку? В ней сидит дяденька. С автоматом...".

Ещё по дороге встретилась подземная финская крепость, построенная в начале прошлого века. Невероятная штука. В детстве я за возможность поиграть в такой руку бы отдала.

...Нет, не получается рассказать. Если обо всём по порядку - то это займёт листов пятнадцать. А не по порядку - выйдет сумбур, каша из отрывочных и малоосмысленых ощущений. Впрочем, так оно всё и осталось в голове - сумбуром. Прикуривать от костра. Дешёвый коньячок в бутылке из-под кока-колы. Вино в большой железной кружке, не глинтвейн, увы, всего лишь вино, но недурное. Жир с мяса капает на угли. Гонки на телегах ("Железный Вася - это такой персонаж туристской мифологии. Он по ночам подкрадывается к лагерю и съедает все металлические предметы..."). У Т. теперь есть котёнок, чёрный со странными светлыми глазами, по имени Свартальф. Играть со Свартом, кормить Сварта сгущёнкой, привязывать Сварта к башмаку и прочая, прочая...

И лазить по скалам, конечно. Наверху - жарко даже в моей чисто символической кофточке, внизу, у моря, - зябко, ветер тоненько свистит в ушах. Сидеть на валунах с ручкой и блокнотом, пытаться записать что-то, прийти в отчаяние оттого, что все слова глупы и не имеют ни малейшего отношения к происходящему. Потом бросить это никому не нужное дело; снять обувь, опустить ноги в воду и каждый раз замирать от холода, когда волна лижет босые ступни. Сосны и вереск. "Вернусь на север я летом, вернусь непременно в свой город главный", - поёт Йовин в левом наушнике.

У меня его нет, этого города, и я отчаянно завидую тем, у кого есть. Смешно было бы пытаться доказать, что я не люблю Питер - кому, зачем, если я люблю больше всех городов в мире, и тех, в которых я была, и тех, в которых буду когда-нибудь. Но хотелось бы найти и тот город, который - Город, который похож на Нуменор, когда пасмурно, и на Ехо, когда солнце. Я не стала бы там жить - я не смогла бы там жить просто-напросто; но хорошо было бы знать, что он есть где-то.

"Пускай неприветлива родина, край, где скалы целуются с морем, но сердце моё - Нормандия, и разве мне нужно сердце другое..." - продолжает Йовин гнуть свою линию. И я про себя меланхолично возражаю ей, что и с Нормандией она всё-таки просчиталась.

Что было не хорошо - очень легко сказать. Люди. Зная, что это одно из любимых местечек питерских реконструкторов, можно было догадаться, что и простые туристы имеют о нём некоторое представление, но чтобы такое количество!.. Туристики-альпинистики.

Стоим, машем шпагами. Сверху выныривает какой-то мужик из этих самых туристиков. "Ой, а посмотреть можно?" - "На что тут смотреть?" - недружелюбно. - "Да я же так... Я ничего. Здорово, да. А финскими ножами так умеете?" - "Я - умею", - сумрачно сказал Т., и туриста тут же как ветром...

- Туристики, - пробормотала я. - Туристеги...

- А мы-то, а мы сами - кто?

- Мы - путешественники, - важно сказала я, поразмыслив.

Турист всегда чужой месту, путешественник - немножко свой, вот так...

Произвела неизгладимое впечатление сцена из семейной жизни альпинистов: по берегу бежит парень, за ним - девушка, оба экипированы до зубов. Девушка, размахивая мотком верёвки, отчаянно кричит: "Зая, не лезь туда, зая!..".

Ещё плохо, что не было гитары. Но голос Йовин хорошо подошёл к этим дням, я начала любить некоторые песни, привыкла к ним, спокойным и немного горьким.



Самое главное в поездке, конечно, - Остров Мёртвых, этот белый сон, этот протяжный неслышимый вздох (чего, кого?), этот окутывающий всё и вся душный аромат сирени и акации... Сейчас остров почему-то закрыли для посещения; пришлось идти вброд. Собиралось идти четверо, решились в итоге только двое - я и З. "Была бы вода хоть чуточку потеплее..." - "Я лучше как-нибудь в другой раз". "Да, жалко конечно, но это же совершенно нереально". "Ну и хуй с вами", - плюнула я и, взяв в руки кофту (чтоб не совсем окоченеть, когда выйду из воды) и надеясь, что плыть всё-таки не придётся, двинулась к противоположному берегу. З. попереминалась с ноги на ногу и наконец смущённо побрела за мной.

Семейная усыпальница закрыта - решётки приварены. Надписи не прочесть не потому даже, что на шведском, а потому, что половины букв уже не разобрать. У подземной комнаты обвалилась крыша. Так тихо. Есть телега о том, что по этим местам любит прогуляться призрак убитого здесь шведского короля Эрика XIV. Есть другая - о том, что с башни на вершине острова бросилась вниз дочь владельца поместья, одного из баронов фон Николаи. Ощущения, действительно, странноватенькие в не самом хорошем смысле; спокойствие, так спокойно не бывает, одуряющий запах цветов - хочется присесть на одну из могильных плит и подремать несколько минут. Но что-то подсказывает, что лучше так не делать, да и вообще - полюбовалась и хватит, хорошего понемножку, топай-ка отсюда поскорее. "Поскорее" - слово важное, ибо время на острове совершенно замирает. Время - оно нигде не течёт одинаково, но бывают такие места, в которых с ним происходят совсем уж неприличные вещи. Мы не заметили, в какой момент оно исчезло; зато когда вернулись обратно на берег - вспомнили о нём одновременно, как если бы его вдруг включили. "Сколько нас не было?" - "Часа полтора, - сказал Т. Посмотрел на часы. - Да, так. А по вашим ощущениям - сколько?". - "Минут десять... Господи". Трудно было поверить, если б на кладбищах не происходило то же самое. Место спит, а мёртвые питаются чужим временем...



Вечером второго дня погуляли немного по Выборгу, попили кофе, зашли в несколько лавочек. Я уже не в первый раз в этом городе, но всё никак не могу разобраться в чувствах, которые он у меня вызывает. То есть он-то у меня вызывает сугубо положительные чувства, а если смотришь с башни Святого Олафа на Старый Город и маленькие острова на водной глади - так и вовсе любовь большущую и светлую. А вот какие чувства вызываю я у него - тут, судя по моим субъективным ощущениям, всё гораздо сложнее...

Когда вернулась - проспала больше пятнадцати часов. Тело до сих пор немного ноет; плечи - от рюкзака, правая кисть - от фехтовальных экзерсисов. Привезла с собой две бутылки эля: бутылочку зимнего и бутылочку летнего. Одну распила, вторая пока стоит...



А капелла, она же усыпальница баронов Николаи, - она, собственно, вот какая:







Отсюда. Там ещё несколько хороших фотографий этого места есть.



з.ы.: поняла, что для полного счастья мне не хватает цифрового фотоаппарата и ноутбука. И чтобы то и другое никогда не садилось : D

Для аудирования наша фрау дала нам текст о трудностях взаимоотношений учеников и учителей, в частности - о том, что необходимо вернуться к старым испытанным методам обучения и всех трудных учеников пороть. Намёк понят, ага. Как, должно быть, её бесит то, что Министерство образования эту идею не поддерживает.



Фу-у-ух, осталось сдать философию - и можно браться за брошюрку "Как перестать быть сюцаем и начать жить" %)

...Бессонница, Гомер и тыды.



Из моего рабочего, очень тронуло:

Большая звезда пролетела с востока на запад. Она издавала шум, подобный грому. Одни люди тогда говорили, что это шум падающей звезды. Другие говорили, что это шум Земного Грома. Монах же Мин сказал так: «Это не падающая звезда. Это небесная собака. Ее лай похож на гром».

(c.)

Всё-таки у древних китайцев была совершенно невероятная логика, да : D



А вот тут Нуки, это тебе! лежит подробный разбор ляпов в "Мемуарах гейши". Полезно.



A Chinese Bestiary - англоязычное издание, посвященное "Каталогу гор и морей" с полным его текстом, включая несколько сотен рисунков тушью. Около 60 мб, но оно того стоит. То есть, оно само по себе красиво и полезно, даже если мне сейчас и не пригодится.

Околорабочее. Совершенно не по моей теме, но так понравилось, что решила сохранить:



"Рыба-окодзэ и Бог горы" (сказка префектуры Ямагути)



"В далёкие времена жили в одной деревне очень богатые люди. Почему они были такими богатыми? Да потому, что дружили крестьяне той деревни с самим Богом горы. Вот и помогал он им хороший урожай вырастить, вредных насекомых да тёмные силы отогнать.

Каждую осень уходил Бог в горы, и оттуда сверху за деревней присматривал. А весной он обязательно вниз спускался и в деревню приходил. Ждали его крестьяне с нетерпением - никогда без Бога горы рис на поля не высаживали, потому и называли его весной Богом рисового поля.

Был Бог горы очень добрым, но уж слишком застенчивым: то краснел от скромности, то лицо прикрывал от смущения, ну впрямь как юная девушка.читать дальше

Но вот как-то по весне случилась такая история. Как всегда, пришёл Бог горы в деревню - крестьяне как раз рис сажали. Встретили его как полагается - с почестями, подарки поднесли, угощение устроили. И всё бы ладно, если бы не надумал Бог горы по деревне прогуляться. Обошёл он дома, обошёл поля, да и к ручью вышел. Сел на бережок отдохнуть. Сидит - любуется. И надо же было такому случиться, чтоб посмотрел Бог горы в ручей, отражение своё-то и увидел! А как увидел, так и запричитал:

- Ой, ой! Вот беда. Неужели это я? Никогда не знал, что я такой урод! Ну и лицо! Как же мне стыдно! Как стыдно!

Заплакал Бог горы горючими слезами, пожитки подхватил и в горы стремглав побежал.

Растерялись крестьяне.

- Подожди! - кричат. - Не печалься! Мы тебя и такого любим и чтим!

А Бог горы бежит без оглядки, ничего слышать не хочет.

Испугались крестьяне. "А что, если он теперь никогда не вернётся?" - думают. Так и случилось. Спрятался Бог горы в лесной чаще, людям на глаза не кажется.

Пришла в ту деревню большая беда: стала рассада чахнуть, заливные поля сохнуть, а деревья в горах и вовсе расти перестали. Не знают крестьяне, что делать, как горю помочь. Думали они, думали, да и пошли к одной мудрой старушке - совета спросить.

Рассказали они ей про свою беду. Задумалась старушка, а потом и говорит:

- Старая я, годов двести, почитай, живу. Не припомню что-то, как этот Бог горы выглядит. Вы сами-то его хорошо в лицо помните?

- А как же? - удивились крестьяне. - Каждый год по весне он в деревню приходит.

- Ну и как? - опять спросила старушка. - Вправду он так собой нехорош?

- Вправду, - вздохнули крестьяне. - Да ведь это неважно! Всё равно он для нас самый лучший!

- Конечно, - согласилась мудрая старушка, - самое главное, что Бог горы добрый. Но вот незадача - уж очень он стеснительный. Видно, стыдно ему стало, что лицо у него уродливо, потому и убежал он от вас. Раньше-то он этого не знал.

- Что же нам теперь делать? - спросили крестьяне. - Беда у нас - того гляди в деревне голод начнётся. Работаем мы на полях с утра до ночи, а ничего у нас не растёт.

- Надо вам найти кого-нибудь ещё некрасивей, чем Бог горы, - посоветовала старушка. - Пусть увидит, что не он на свете самый безобразный.

Задумались крестьяне. Кто ещё так некрасив, как Бог горы? Думали-думали, да ничего не придумали.

-Ладно уж, - сказала старушка, - дам вам совет. Пойдите к нашему ручью и поймайте там рыбу-окодзэ. А как поймаете, посмотрите на неё внимательней - никто на свете так уродливо глаза не таращит!

- Окодзэ! И то правда! - обрадовались крестьяне.

Сходили они к ручью, рыбу-окодзэ поймали и давай хохотать:

- Ха-ха-ха! Ну и рожа!

- Вот умора!

- Ой да уродина!

Посадили они рыбу-окодзэ в большой кувшин и скорее в горы побежали. Нашли дом Бога горы, постучались:

- Открой нам, Бог горы, - просят. - Посмотри, что мы тебе принесли!

Открыл Бог горы дверь, в кувшин заглянул - а там рыба сидит, глаза таращит, челюсятми туда-сюда двигает! Жуть, да и только!

- Вот это да! - удивился Бог горы. - Бывает же такое на свете! Вижу я, что есть кто-то уродливее меня! Как хорошо, что я не рыба-окодзэ! А она-то, она-то, посмотрите, как глазами вращает! Ха-ха-ха! Ой, не могу больше! Сейчас лопну от смеха!

Смеётся Бог горы, и крестьяне смеются. Радостно всем им стало и весело. Вернулось к Богу горы хорошее настроение. Помирился он с крестьянами. Стали в деревне опять богато жить: рис на полях заколосился, плоды на деревьях созрели. И жили с тех пор всегда крестьяне и Бог горы в мире и согласии."

(c.)



Речь идёт о достаточно влиятельном божестве : D Сказку можно считать ярким примером того, что восприятие бога на Западе и оно же на Востоке - две большие, что называется, разницы.

Весь день льёт как из ведра.

Если подумать, то я не люблю дождь. Нет, не так. Я люблю дождь осенью - потому что люблю осень: мокрые стволы, между деревьев туман, капли на паутинках и кленовых листьях. Люблю, когда дождь и солнце сразу, только такое бывает редко. Грозы люблю - быстрый сильный ливень после жаркого дня, который смывает всё, что за этот день успело случиться (сразу чувствуешь себя немножко рождённым заново). А ещё есть такой особенный тихий дождь, под которым хорошо ходить с зонтиком и плеером: кажется, что ты маленький-маленький и смотришь будто со дна колодца.

Дождей - их, вообще, очень много разных.

Но вот эту конкретную разновидность дождя, из-за которой с самого раннего утра ходишь как пришибленный - не люблю категорически.

Очень хочется свернуться на кровати подобно братьям нашим меньшим и мышеловящим - ан нет, не выходит: который день уже сражаюсь с бессонницей. Ложусь, натягиваю плед; согреться - согреваюсь, а заснуть не получается. Беру какую-нибудь книжку из тех, которыми завалено полкровати, пытаюсь читать; через десять минут наскучивает - я откладываю её, берусь за следующую; ещё через минут операция проводится повторно, и нет этому конца...

Вот что такое дождливые дни, господа.

Если подумать ещё раз, то выйдет, что и ник мой, к дождям напрямую относящийся, в первую очередь связан у меня именно с этой вот - сегодняшней - самой гадливой разновидностью дождя. Так же, как я себя не считаю милым и особо приятным в общении человеком, так и дождь этот: в нём, конечно, присутствует своё очарование, как присутствует оно во всём на свете, - но... Но.

Про самый первый, наверное, шаг к вершительству:

Пока в твоей жизни всё идёт ровно, то ничего от тебя не зависит. То есть можно, конечно, считать, что только от тебя-то всё и зависит, но это несколько другая тема. Во всяком случае, всё спокойно; что-то происходит, ты что-то потихоньку предпринимаешь, но ничто не выводит тебя из внутреннего равновесия.

Как только случается что-то, чему удаётся поколебать это самое равновесие, ты оказываешься перед выбором. Не "что делать". Скорее уж - "что думать". От одного возможного варианта себя - к себе другому. Можно резко свернуть налево и решить, что мир начал гнить уже в эпоху Крита-Юги, все твои приятели - безнадёжные фрики, а ты сам - лузер, каких мало. Можно устремиться направо и считать, что ты самый умный, красивый и замечательный, да и вообще жизнь - на редкость приятная штука. Я, конечно, упрощаю для наглядности. Суть в том, чтобы уразуметь: как ты решишь, так оно и будет.

Всё просто.