Тем временем я продолжаю тихо фанатеть от 1500-страничного фанфика про железнодорожников, металлодобытчиков и сталелитейщиков.
Вот тут Heavy Rain высказал мнение, что это "роман про бабу, которую все хотят" (я как раз дошла до встречи с Джоном Голтом, где книга становится совсем уж неприличной), и хоть это замечание не без здравого зерна, у меня есть что ему противопоставить!)
читать дальше
...Мышцы лица помогли Риардену понять свою реакцию на приход Франсиско: он заметил, что улыбается, лицо расслабилось, когда он смотрел на него посреди толпы.
Он впервые был доволен. Пару раз он достаточно вяло пожелал его прихода, потом заставил себя перестать о нем думать, наконец, почувствовал нерушимую уверенность в том, что он обязательно придет. И обрадовался. Он очень хотел его увидеть. Бывали моменты, когда на него обрушивалось изнеможение — за рабочим столом, где в полутьме светились огни гаснущих горелок, во время одиноких прогулок по пустынной загородной дороге к дому или в безмолвии бессонных ночей — он вдруг ловил себя на том, что думает о единственном человеке, который однажды так четко сформулировал его самые сокровенные мысли.
Он отогнал воспоминания, убеждая себя: самое плохое — когда чувствуешь, что ты не прав, но не можешь понять, почему. Он поймал себя на том, что просматривает газету, чтобы узнать, не вернулся ли в Нью-Йорк Франсиско д’Анкония, и отбросил ее в сторону, сердито спросив себя: «А если и вернулся? Что тогда, станешь разыскивать его по ночным клубам и званым коктейлям? Что тебе, в конце концов, от него нужно?»
«Вот чего я хотел, — подумал Риарден, глядя на Франсиско среди толпы, — этого странного чувства ожидания, в котором были любопытство, радость и надежда».
Казалось, Франсиско не заметил его. Риарден ждал, борясь с желанием подойти. «Только не после того разговора, — думал он. — Зачем подходить, что я ему скажу?» И вдруг, с той же улыбкой, с легким сердцем, уверенный, что поступает правильно, он обнаружил, что идет через зал к группе людей, окружавшей Франсиско д’Анкония.
...
Франсиско не смотрел на Риардена, пока говорил, но в тот момент, когда он закончил, его глаза взглянули на него в упор. Хэнк стоял молча, не видя ничего, кроме Франсиско, окруженного сердитыми людьми.
Некоторые люди слушали его, но сейчас поспешили уйти. Были и те, кто восклицали: «Это ужасно!» или «Это неправда!» и «Какие порочные и самовлюбленные заявления!» — громко и в то же время осторожно, словно хотели, чтобы их услышали стоящие рядом, но надеялись, что их не услышит Франсиско.
Риарден рванулся к нему, и Франсиско, который, казалось, и не смотрел в его сторону, сразу двинулся ему навстречу, словно окружающих не существовало вовсе.
— Привет, — улыбаясь, сказал Риарден, просто и легко, как другу детства.
Он увидел, как его улыбка отразилась на лице Франсиско.
— Привет.
— Я хочу поговорить с вами.
— А с кем, вы думаете, я говорил последние четверть часа?
Риарден засмеялся.
— Я и не думал, что вы меня заметили.
*
— Знаешь, в чем твоя главная беда? Имея огромные возможности, ты так и не научился наслаждению. Ты всегда слишком категорично отказывал себе в удовольствиях. Ты хотел слишком многое вытерпеть.
— Он тоже так говорил.
— Кто?
— Франсиско д’Анкония.
Ему показалось, что это имя резануло ей слух, и она ответила на мгновение позже, чем он ожидал:
— Он тебе это сказал?
— Вообще-то мы говорили совсем о другом.
Через мгновение она спокойно заметила:
— Я видела, что ты с ним разговаривал. Кто из вас кого оскорбил на этот раз?
— Никто. Дагни, что ты о нем думаешь?
— Я думаю, что он специально устроил катастрофу, последствия которой мы все увидим завтра.
— Я знаю. И все-таки, что ты думаешь о нем как о человеке?
— Не знаю. Я должна думать, что он — самый развращенный человек из всех, кого я встречала.
— Ты должна думать? Но не думаешь?
— Нет. Не могу заставить себя в это поверить.
Риарден улыбнулся.
— Я тоже знаю эту его странность. Я знаю, что он лжец, бездельник, дешевый плейбой, самый порочный и безответственный человек, какого только можно вообразить. И все же, когда я смотрю на него, я чувствую, что он — единственный, кому я доверил бы свою жизнь.
Она ахнула.
— Хэнк, ты хочешь сказать, он тебе нравится?
— Я не знал, что это значит, когда нравится мужчина, не знал, как сильно мне этого не хватало, пока не встретил его.
— Господи, Хэнк, да ты влюбился в него!
— Да, наверное, — улыбнулся Риарден.
*
Отвернувшись от окна, он взял пальто, пытаясь размеренными движениями вернуть себе четкость действий. Запахнул полы, туго подпоясался и быстро вышел из своего кабинета, гася свет короткими, точными взмахами руки.
Он распахнул дверь и застыл на месте. В углу полутемной приемной горела одинокая лампочка. У стола в позе терпеливого ожидания сидел Франсиско д’Анкония.
Риарден поймал в его взгляде мгновенный проблеск улыбки, словно перемигнулся с заговорщиком о только им одним известной тайне, о которой оба умалчивают. Это ощущение длилось лишь мгновение — слишком короткое, едва уловимое, — потому что Франсиско сразу же поднялся и выпрямился с учтивым почтением. Несмотря на официальность позы, в ней не чувствовалось и следа чего-то неискреннего, казенного, она, скорее, подчеркивала интимность, не нуждавшуюся ни в словах приветствия, ни в объяснениях.
— Что вы здесь делаете? — жестко спросил Риарден.
— Я подумал, что вы захотите увидеться со мной сегодня вечером, мистер Риарден.
— С чего бы это?
— По той же причине, которая задержала вас сегодня в кабинете допоздна. Вы не работали.
— Вы давно здесь сидите?
— Час или два.
— Почему не постучали?
— А вы позволили бы мне войти?
— С этим вопросом вы запоздали.
— Мне уйти, мистер Риарден?
— Заходите, — Риарден указал на дверь кабинета.
Включая свет, двигаясь неспешно и уверенно, Риарден думал, что не должен позволять себе никаких эмоций, но против воли ощутил, что вместе со спокойным нарастанием неясного пока для него самого чувства к нему возвращаются краски жизни. «Будь осторожен», — приказал он себе.
Скрестив руки, он присел на край стола, глядя на Франсиско, по-прежнему почтительно стоявшего перед ним, и спросил с холодной полуулыбкой:
— Зачем вы пришли?
— Вы не хотите, чтобы я вам ответил, мистер Риарден. Ни мне, ни самому себе вы не признаетесь, как одиноко вам сегодня вечером. Если вы меня об этом не спросите, то вам и не придется этого отрицать. Просто примите как данность, что я это знаю.
Чувствуя, как гнев натягивает струну, возникшую между восхищением его откровенностью и возмущением дерзостью, Риарден ответил:
— Если хотите, я признаю. Что мне ваше знание?
— Только то, что я — единственный человек, кто это знает и кому это не безразлично.
— Почему это вас волнует? И зачем мне нужна ваша помощь сегодня вечером?
— Потому что не так-то легко проклинать самого важного для вас человека.
— Я не стану вас проклинать, если вы выйдете за дверь.
*
Пространство прорезал вой сирены за окном, взорвавшийся в небе подобно ракете. Рев прервался на мгновение, пошел на спад, затем возобновился с новой силой, накручивая спирали пронзительного звука, словно перебарывая страх не завопить еще сильнее. В звуке слышалась агония, вопль о помощи, это был голос смертельно раненного завода, зовущего из последних сил.
Риардену казалось, что он бросился к двери в ту же секунду, как только звук сирены коснулся его слуха, но увидел, что опоздал на мгновение, потому что Франсиско его опередил. Подброшенный тем же инстинктом, Франсиско промчался по коридору, нажал кнопку вызова лифта и, не дожидаясь его, кинулся вниз по лестнице. Риарден бежал следом, и, отследив движение кабины, они поймали лифт на полпути вниз. Едва сетчатая кабина, вибрируя, остановилась на первом этаже, Франсиско вылетел из нее и бросился навстречу сигналу тревоги. Риарден считал себя хорошим бегуном, но не смог угнаться за быстрой фигурой, мелькавшей среди мрака, прорезанного багровыми сполохами, фигурой беспечного плейбоя, за восхищение которым он сам себя ненавидел.
Металл, выливавшийся из низкого отверстия в боковой стенке плавильной печи, не давал красного отсвета, он светил ослепительно белым, солнечным сиянием. Поток растекался по земле, причудливо разветвляясь. Густой пар, подсвеченный раскаленным металлом, напоминал утренний туман. Текло расплавленное железо, и тревожный сигнал обозначал, что произошел прорыв печи.
Часть загрузочного участка печи оторвало, открыв выпускное отверстие. Горновой лежал тут же без сознания, белый поток рвался наружу, неуклонно расширяя отверстие, и люди суетились, подтаскивая песок, шланги, огнеупорную глину, пытаясь остановить сияющий ручей, в облаках едкого дыма тяжелым плавным движением поглощавший все на своем пути.
В считанные секунды, понадобившиеся для того, чтобы окинуть взглядом и понять картину произошедшего несчастья, Риарден увидел обрисовавшуюся в алом зареве фигуру человека, внезапно возникшую у самой печи, на пути потока раскаленного металла. Потом мелькнула рука в белом рукаве сорочки, метнувшая черное вещество в центр кипящего металла. Это был Франсиско д’Анкония, совершивший маневр, искусность которого Риарден уже не надеялся когда-нибудь увидеть.
Много лет назад Риарден работал на сталеплавильном заводе в Миннесоте, где его обязанностью было вручную затыкать выпускное отверстие печи, бросая комья огнеупорной глины, чтобы остановить вытекающий металл. Эта опасная работа унесла немало жизней, и, хоть давно уже изобрели гидравлическую пушку для заделывания печной лётки, кое-где еще оставались мелкие заводы, которые на закате своей жизни пытались использовать отработавшее свой срок оборудование и дедовские методы. Риарден справлялся с работой, но с тех пор не встречал еще ни одного человека, способного ее сделать. И вот сейчас, посреди струй раскаленного пара, лицом к лицу с разрушающейся печью, он видел высокую фигуру плейбоя, мастерски пытающегося остановить огненную реку.
Мгновенно сбросив плащ, Риарден выхватил у ближайшего человека пару защитных очков и присоединился к Франсиско у отверстого устья печи. На разговоры, чувства и мысли времени не оставалось. Франсиско глянул на него, и Риарден увидел только закопченное лицо, черные защитные очки и широкую улыбку.
Они стояли на скользком горелом шлаке, на самом берегу ослепительного потока, у их ног дышала жаром лётка, а они швыряли глину в огонь, туда, где похожий на языки горящего газа кипел металл. Вся жизнь превратилась для Риардена в короткую последовательность движений: нагнуться, подхватить ком, прицелиться, бросить его и прежде, чем глина попадет в нужное место, нагнуться за следующей порцией огнеупора. Он полностью сосредоточился на раскаленной цели, чтобы спасти печь, и на неустойчивой опоре под ногами, чтобы спасти свою жизнь. Он не думал больше ни о чем, только ощущал, как его охватывает волнующий подъем от напряжения сил, четких движений тела, собранности воли. И не имея времени осознать, но понимая это не разумом, а чувствами, он улавливал черный силуэт, из-за которого пробивались багровые лучи, напряженные локти, угловатые очертания тела. Красные лучи длинными иглами прожекторов вырисовывали движения быстрого, умелого, понятливого помощника, которого он раньше видел только в вечернем костюме в огнях бального зала.
Некогда было вспоминать слова, думать, объяснять, но он решил, что это реальный Франсиско д’Анкония, та его часть, которую он увидел с самого начала и полюбил, — это слово не шокировало его, поскольку было единственным, оставшимся в его мозгу, и еще там было отрадное чувство, наполнявшее его новым приливом энергии.
Ощущая ритмичные движения тела, обжигающее дыхание огня на лице и холодной ночи — на спине, он внезапно постиг, что это и есть простая сущность его Вселенной: интуитивное нежелание принять беду, непреодолимый порыв борьбы с ней, триумфальное чувство своей способности победить. Уверенный, что и Франсиско ощущает то же самое, что им движет тот же импульс, Риарден понимал, что они оба имеют право на это чувство. Он видел мелькание залитого потом лица, сосредоточенного на тяжелой работе — самого радостного лица из всех, что он помнил.
Над ними возвышалась печь, черная махина, оплетенная кольцами труб, окутанная паром; казалось, она тяжко дышит, выстреливая багровые облака, повисающие в воздухе над заводом, а они сражались, чтобы не дать ей истечь кровью и умереть.
Внезапно выброшенные металлом искры летали вокруг их ног, умирая незамеченными на одежде, на коже рук. Поток металла становился медленнее, сдерживаемый преградой, вырастающей за пределами их зрения.
Все случилось так быстро, что Риарден смог понять произошедшее до конца, только когда с аварией было покончено.
Ему запомнились два момента: первый — он увидел, как Франсиско швырнул глину сильным броском, слишком резко подавшись всем телом вперед, потом неожиданно отпрянул назад, судорожно пытаясь избежать падения, взмахнул руками, стараясь восстановить равновесие. Приземлившись на скользкую, осыпающуюся поверхность, Хэнк думал, что прыжок, которым он преодолел разделявшее их расстояние, будет стоить жизни им обоим. Второй момент — он приземляется рядом с Франсиско, обхватывает его руками, удерживая от падения в белый поток, и оттаскивает назад, изо всех сил упираясь ногами, не отпуская его от себя, как не отпустил бы своего единственного сына. Его любовь, его страх, его облегчение вылились в единственном вскрике:
— Осторожнее, придурок чертов!
*
— Знаешь, — начал Риарден, — все, что ты мне здесь наговорил, — правда. Но это только часть истории. Другая заключается в том, чем мы занимались сегодня ночью. Разве ты не понимаешь? Мы способны к действиям. Они — нет. Поэтому мы выиграем свой длинный забег, неважно, как они хотят нам напакостить.
Франсиско не ответил.
— Послушай, — продолжил Риарден. — Я знаю, в чем твоя беда. Ты всю жизнь не занимался реальной, ежедневной работой. Я думаю, ты был тщеславен, но не понимал, что в тебе заложено. Забудь на время о богатстве и переходи на работу ко мне. Для начала поработаешь горновым. Ты сам не знаешь, как много тебе это даст. Через несколько лет ты будешь готов управлять «Д’Анкония Коппер».
Он ожидал услышать взрыв смеха и уже приготовился возразить, но вместо этого увидел, как Франсиско медленно покачал головой, как будто не доверяя своему голосу, словно боясь, что, заговорив, примет его предложение.
Через секунду он произнес:
— Мистер Риарден… Я отдал бы всю жизнь за то, чтобы проработать год вашим горновым. Но не могу.
— Почему?
— Не спрашивайте меня. Здесь… причина личного порядка.
Мысленно Риарден всегда представлял себе Франсиско как человека, вызывающего негодование и одновременно непреодолимо притягательного, абсолютно неспособного на страдания. Сейчас он видел в его глазах полностью контролируемую, терпеливо переносимую пытку.
Франсиско молча потянулся за пальто.
— Ты же не уйдешь сейчас? — спросил Риарден.
*
Однажды декабрьским вечером, когда улица за окном напоминала больное горло, кашляющее автомобильными сигналами в предрождественских пробках, Риарден сидел в своем номере в отеле «Уэйн-Фолкленд», пытаясь побороть врага, более страшного, чем усталость или страх: отвращение, возникающее при мысли о необходимости иметь дело с людьми.
Он сидел, не в силах отправиться на улицу, не в силах двинуться, будто прикованный к стулу и к своей комнате. Он часами старался избавиться от мысли, что настигала его с настойчивостью ностальгии: единственный человек, которого он хочет видеть, находится здесь, в отеле, несколькими этажами выше.
Он поймал себя на том, что, входя в отель или выходя из него, задерживается в фойе, околачиваясь без необходимости у почтовых ящиков и стоек с газетами, оглядываясь на потоки спешащих людей, надеясь увидеть среди них Франсиско д’Анкония. Заметил, что, нередко обедая в одиночку в ресторанах отеля, не сводит глаз с портьер у входа. Теперь, сидя у себя в номере, он думал о том, что их разделяет всего несколько этажей.
Он поднялся, возмущенно хохотнув. «Веду себя, как женщина, которая ожидает телефонного звонка и борется с желанием прервать пытку, первой сделав шаг навстречу», — подумал он. Наконец он решил, что причины, по которой он не может отправиться к Франсиско д’Анкония, если он действительно этого хочет, не существует. И все же, сказав себе, что сегодня пойдет к нему, Риарден почувствовал в охватившем его облегчении опасный оттенок капитуляции.
Шагнул к телефону, чтобы позвонить в номер Франсиско, но остановился. Не этого ему хотелось. Он желал просто войти непрошеным гостем, как Франсиско явился к нему в контору, словно установив между ними негласное право на подобные визиты.
По пути к лифту Риарден говорил себе: может, его нет в номере, а если он там и развлекается с девицей, вот будет фокус. Но это казалось нереальным, он не мог представить себе в такой ситуации человека, которого видел у разверстой огненной печи. Он самонадеянно поднялся в лифте на нужный этаж, прошел по коридору, чувствуя, как горечь растворяется в веселье, и постучал в дверь.
— Войдите! — раздался рассеянный голос Франсиско.
Риарден отворил дверь и остановился на пороге. Посреди комнаты на полу стояла одна из дорогущих ламп под атласным абажуром, бросая круг света на широкие листы чертежей. Франсиско д’Анкония в нарукавниках, с упавшей на лицо прядью волос, лежал на полу, опираясь на локти, покусывая кончик карандаша, погрузившись в изучение какой-то точки на чертеже. Он не поднял головы, казалось, позабыв о том, что в дверь стучали. Риарден попытался рассмотреть чертеж: изображение напоминало секцию плавильной печи. Он застыл, заинтригованный: если бы он нарисовал свой собственный образ Франсиско, картина была бы именно такой: целеустремленный молодой человек, задумавшийся над трудной задачей. В это мгновение Франсиско вскинул голову. В следующую секунду поднялся на колени, глядя на Риардена с невероятно радостной улыбкой. Затем быстро схватил чертеж и отбросил в сторону, торопливо перевернув изображением вниз.
— Я помешал? — спросил Риарден.
— Нисколько, входите, — Франсиско улыбался. Риарден внезапно уверился в том, что Франсиско его ожидал, ожидал победы, на которую не слишком надеялся.
— Чем занимаешься? — спросил Риарден.
— Так, развлекаюсь.
— Покажи мне.
— Нет, — он поднялся и отшвырнул чертеж ногой.
Риарден заметил, что, хоть его и раздражало хозяйское поведение Франсиско в его заводском кабинете, сам он сейчас грешил тем же: не объясняя причины своего визита, просто пересек комнату и уселся в кресло, непринужденно, словно у себя дома.
— Почему ты не пришел продолжить начатый разговор? — спросил он.
— Вы великолепно продолжили начатое без моей помощи.
— Ты имеешь в виду мой судебный процесс?
— Да, ваш процесс.
— Откуда ты знаешь? Тебя там не было.
Франсиско улыбнулся, потому что в вопросе скрывалось признание: я ждал, что ты придешь.
...
— Благодарю, — проговорил Риарден.
— За что?
— За то, что ты так стараешься не наговорить мне лишнего. Но не волнуйся за меня. Я еще многое способен вынести. Знаешь, я пришел не для того, чтобы говорить о себе или даже о судебном процессе.
— Готов обсуждать любой предмет, лишь бы видеть вас здесь, — тон насмешливой учтивости не сумел скрыть, что Франсиско действительно рад его видеть. — О чем вы хотели поговорить?
— О тебе.
Франсиско замер на месте. Он мгновение смотрел на Риардена, потом тихо ответил:
— Хорошо.
Если бы чувства Риардена вылились в слова и сломали барьер его воли, он закричал бы: «Не бросай меня, ты мне нужен, я борюсь против всех, меня прижали к краю пропасти, я обречен бороться сверх отпущенных мне сил, и единственное оружие, необходимое мне, — сознание того, что есть на свете человек, которому я доверяю, которого уважаю и которым восхищаюсь».
Зачитала эту подборку другу, спросила:
- Ты понял, что речь о взаимном уважении двух великих капиталистов?
- Нет. Звучит как типичная пидарасня.
На самом деле я искренне болею за Франсиско и Дагни, просто тут вся книга такая, что ships sail themselves. Мне ужасно нравится Франсиско и примерно так же сильно я не люблю Риардена. Впрочем, Риарден в романе единственный персонаж в развитии, который терзается какими-то противоречиями и задается какими-то вопросами - остальные уже давно постигли философию Айн Рэнд и просто выдают время от времени деревянные монологи-манифесты на 20 страниц.
(Прекрасные, впрочем, монологи, которые хочется выписывать в блокнот и цитировать друзьям. И кое-что, представляете, действительно выписываю.
Кто бы что ни говорил, я люблю эту книгу. Она так хороша, что может позволить себе быть ужасно написанной).
Кстати, забавно, что именно Франсиско д’Анкония читает Риардену монолог про секс и про то, что любовь - это осознанное действие нашего ума и сердца. (Один из моих любимых монологов).
Тем не менее, Риардена я не люблю, а Франсиско и Дагни - это "Привет, Чушка!" - "Привет, Фриско" и "Дагни и Франсиско д’Анкония? О нет, это не любовь, а какой-то интернациональный промышленный картель".
И опять про "Атланта"
Тем временем я продолжаю тихо фанатеть от 1500-страничного фанфика про железнодорожников, металлодобытчиков и сталелитейщиков.
Вот тут Heavy Rain высказал мнение, что это "роман про бабу, которую все хотят" (я как раз дошла до встречи с Джоном Голтом, где книга становится совсем уж неприличной), и хоть это замечание не без здравого зерна, у меня есть что ему противопоставить!)
читать дальше
Зачитала эту подборку другу, спросила:
- Ты понял, что речь о взаимном уважении двух великих капиталистов?
- Нет. Звучит как типичная пидарасня.
На самом деле я искренне болею за Франсиско и Дагни, просто тут вся книга такая, что ships sail themselves. Мне ужасно нравится Франсиско и примерно так же сильно я не люблю Риардена. Впрочем, Риарден в романе единственный персонаж в развитии, который терзается какими-то противоречиями и задается какими-то вопросами - остальные уже давно постигли философию Айн Рэнд и просто выдают время от времени деревянные монологи-манифесты на 20 страниц.
(Прекрасные, впрочем, монологи, которые хочется выписывать в блокнот и цитировать друзьям. И кое-что, представляете, действительно выписываю.
Кто бы что ни говорил, я люблю эту книгу. Она так хороша, что может позволить себе быть ужасно написанной).
Кстати, забавно, что именно Франсиско д’Анкония читает Риардену монолог про секс и про то, что любовь - это осознанное действие нашего ума и сердца. (Один из моих любимых монологов).
Тем не менее, Риардена я не люблю, а Франсиско и Дагни - это "Привет, Чушка!" - "Привет, Фриско" и "Дагни и Франсиско д’Анкония? О нет, это не любовь, а какой-то интернациональный промышленный картель".
Вот тут Heavy Rain высказал мнение, что это "роман про бабу, которую все хотят" (я как раз дошла до встречи с Джоном Голтом, где книга становится совсем уж неприличной), и хоть это замечание не без здравого зерна, у меня есть что ему противопоставить!)
читать дальше
Зачитала эту подборку другу, спросила:
- Ты понял, что речь о взаимном уважении двух великих капиталистов?
- Нет. Звучит как типичная пидарасня.
На самом деле я искренне болею за Франсиско и Дагни, просто тут вся книга такая, что ships sail themselves. Мне ужасно нравится Франсиско и примерно так же сильно я не люблю Риардена. Впрочем, Риарден в романе единственный персонаж в развитии, который терзается какими-то противоречиями и задается какими-то вопросами - остальные уже давно постигли философию Айн Рэнд и просто выдают время от времени деревянные монологи-манифесты на 20 страниц.
(Прекрасные, впрочем, монологи, которые хочется выписывать в блокнот и цитировать друзьям. И кое-что, представляете, действительно выписываю.
Кто бы что ни говорил, я люблю эту книгу. Она так хороша, что может позволить себе быть ужасно написанной).
Кстати, забавно, что именно Франсиско д’Анкония читает Риардену монолог про секс и про то, что любовь - это осознанное действие нашего ума и сердца. (Один из моих любимых монологов).
Тем не менее, Риардена я не люблю, а Франсиско и Дагни - это "Привет, Чушка!" - "Привет, Фриско" и "Дагни и Франсиско д’Анкония? О нет, это не любовь, а какой-то интернациональный промышленный картель".