У слова "ролёвка" аромат чего-то трогательно-детского - вроде нестираных носочков. Несвежие носочки, да. И переваренные макароны или недоваренная гречка напополам с заплывшей жиром тушёнкой. И искусанные комарами и прочими божьими тварями руки-ноги. И чай, припорошенный пеплом. И спать втроём в одноместной палатке, это - всенепременно, это свято почти так же, как и тушёнка. И одежда, насквозь пропахшая дымом.
И это всё было, да. И это всё было здорово.%)
На саму игру мы не остались: мы видели начало, и того, что мы успели увидеть, нам хватило с головой. Хотелось не испортить, сберечь впечатления от поездки, от людей - от целой галереи замечательнейших людей, которые отнюдь не заслужили, чтобы я начала сравнивать их с их игровыми прототипами и тут же возненавидела. Был, например, Рубака, тощий и меланхоличный, с волной седых волос до пояса и в чёрном плаще; владыка сит или Люциус Малфой - о, да, но не Рубака ни разу, и слава всем богам, что нет, потому что никогда он мне не нравился.
На третий день из рюкзаков начали появляться уши - картон, пластырь да тональный крем. Большие такие, острые уши. "Иду по лесу и ушами за ветки задеваю" (Звездочёт...). За это я, наверное, и не люблю ролевые игры - за приклеенные уши, за неуклюжие мечи, за катастрофичное нессответствие людей и отыгрываемых персонажей - а может, и не за это вовсе, но это тоже пахнет несвежими носочками. Почему бы не придумывать собственных персонажей, ведь так, казалось бы, было намного интереснее. Но ролевой народ этого не любит, - а я не люблю, когда то, что мною уважаемо и ценимо, превращается в неумелый фарс. Носки, господи, несвежие носки, и не избавиться мне от них, не избавитья от этого двойственного отношения к ролевикам никогда...
Неважно. Я ведь хотела - о другом.
Ведь там было ещё... ох. Такая удивительная, такая невероятная красота там была, что голову кружило и ноги подкашивались: закаты и восходы; и вода-вода-вода кругом, и в воде отражается небо. Столько воды бывает только в море, и такие волны - когда поднимается ветер - тоже бывают только в море. И острова. И скалы. Огромные валуны, поросшие мхом и лишайником, - то ли развалины крепостей, то ли тело гигантского дракона, уснувшего у воды и не знающего, что над ним пролетают годы и века, и из его чешуи успел вырасти целый лес. Или - или-или-или. Это всё равно что на облака смотреть: целыми днями напролёт можно говорить про эти камни.
Была земляника между камнями, крупная и сладкая, и болота с их туманами и их ворожбой. И сосны - рыжие, как веснушки. Есть такая старая-престарая песенка про Карелию, про ресницы остроконечных елей над голубыми глазами её озёр. Там, в Приозерске, ели и сосны как нигде больше похожи на эти самые ресницы: видно, как они царапают небо.
Сосны и ели, и ветер, - "Мой холодный, но дорогой Север"; не знаю, откуда это, но я твердила это про себя не переставая. Всё оказалось так просто - а я ведь собственными руками рисовала карту, но так ничего и не поняла: Карелия - это и есть наш Север, мой Север, а Ард'аэлинир Тэссэа, Страна Тысячи Озёр, - это, конечно же, Финляндия. (Вероятно, я до конца дней своих останусь ниэнновской девАчкой, и ничего с этим не поделаешь.) Мой холодный, мой дорогой Север; я сидела на носу байдарки, пытаясь запомнить всё-всё, что вокруг. Немного больно, когда смотришь и знаешь, что никогда не сумеешь это нарисовать. Когда нет даже фотоаппарата.
И вот что я подумала: если мне таки удастся восстановить то, что было на сгоревшем винчестере, то я непременно найду несчастные страницы, когда-то выпившие из меня столько сил, а теперь заброшенные куда-то на пыльные антресоли - если, конечно, допустить существование антресолей внутри винчестера, - словом, лежащие бесполезным грузом и за давностью кажущиеся такими нелепыми. Я найду их и закончу, и, может, даже повешу где-нибудь в сети, чтоб не пропадали больше. Потому что всё это - я, и неправда, что я выросла из этого мира, я вообще плохо расту. Это - я, это мой Север, мои сосны, мой вереск и моя (тьфутыгосспади) полынь, - вот так я и рассуждала, валяясь на нагретых солнцем скалах возле троллячьего лагеря и нюхая тот самый злосчастный цветущий вереск самым что ни на есть ниеннистско-девАческим образом. И никому я это не отдам, ни сгоревшей электронике, ни собственному прошлому.
...И ещё, разумеется, песни около костра были. Под гитару и глинтвейн. Замечательные песни, Хелависа и Тикки, и ещё всякие Иллет и Тэм по мелочи, и песни неопределённого авторства, вроде "Мории", может, и не столь замечательные, как Тикки, но оттого не менее родные. Впрочем, нет, вру: была и вовсе незнакомая песня, и пела мне её девушка, которая только учится обращаться с гитарой и потому беспрестанно смущается, девушка с тихим-тихим голосом и до странности знакомым лицом. А знакомое лицо - это, как я думаю, гораздо важнее, чем имя, которое я, увы, почти сразу забыла.

Отчего на голове не растут цветочки -
А растут они в траве, и на каждой кочке?
Если волосы растут, значит их сажают,
Почему сажать цветы мне не разрешают?

Хорошо бы сделать так: срезать все кудряшки,
На макушке красный мак, а вокруг ромашки.